Бывает, идет редактор к передовым коллегам причаститься редакторским откровением. А там все то же самое: в каком порядке ставить слова, как распутывать сложные предложения, зачем академический абзац, какая структура — в мире читателя. Про полезное действие обязательно напишут. Про дидактику. Скукота и пустое. Отписывается.
Редактора можно понять — ему интереснее про волшебные форматы или хотя бы поржать. Передовых коллег тоже: всем не угодишь, а натаскивать новичков как-то надо — кто-то же должен работать. А то и старички такое учудят, что впору учить их по-новой. Особенно дидактике.
Но есть проблема, которую решают привычные советы и не решают волшебные откровения. Музыканты называют эту проблему «заиграть вещь».
Музыканты начинают с гамм — это то самое до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до, которое так ненавидят дети в музыкальных школах и все, кто слышит, как они это делают. Но у гамм есть цель: научить играть каждую ноту без фальши и в свой момент. Когда это цель достигнута, можно переходить на какие-то простенькие мелодии. Потом эти мелодии усложняются и превращаются в концерты и симфонии. У хорошего музыканта даже самая быстрая и сложная мелодия — это набор чистых нот, сыгранных в нужный момент. Прямо как в ненавистной гамме.
В старших классах музыкалки детей любят мучить «Полетом шмеля» Римского-Корсакова, он очень здорово проверяет этот навык:
Чтобы так сыграть, все движения нужно довести до автомата. Для этого их нужно повторить сотни раз. Сначала музыкант играет мелодию очень медленно — чтобы понять, какие ноты когда играть, с каким настроением, как не фальшивить. Потом темп постепенно ускоряется. С какого-то момента вещь звучит уже вполне «по-взрослому». Но движения еще не на автомате — для этого нужно продолжать играть вещь снова и снова.
Здесь и появляется «заигрывание» — дефект игры, когда отдельные ноты «проглатываются»: звучат недостаточно долго или четко, или не очень чисто. Бывает, их вообще не слышно. Из-за этого мелодия становится скомканной, ритм хромает, вся вещь звучит как-то не так. Проблема еще и в том, что музыканту сложно услышать это «заигрывание», потому что в голове мелодия продолжает звучать чисто и складно.
Заигрывание — это дефект автоматизма, поэтому с ним не справится простым усилием воли. Чтобы все починить, приходится переписать автоматическую программу: снова переходить на медленный темп и вслушиваться в каждую ноту — как при первом знакомстве с вещью. Второй раз этот процесс проходит быстрее и проще, но пропустить его все равно не получится.
Редакторы тоже «заигрывают вещи»
Вот абзац из статьи блестящего редактора:
В нашем районе две хорошие больницы: пятая и седьмая. В пятой хорошо это и это, в седьмой — это и то. Когда мне нужно отвезти больного родственника на такие-то процедуры, я прошу скорую везти его в пятую. А на консультацию такого-то специалиста — в седьмую.
О чем этот абзац? Это обзор больниц и их специалистов? Инструкция по уходу за больными родственниками? Рассказ о работе скорой помощи? Что-то еще?
На самом деле этот абзац — начало рассказа о том, что скорая может отвезти человека в нужную больницу, и как этого добиться. Но понять это можно только из контекста. Так получилось потому, что абзац не академический: первое предложение не задает тему. Оно может выглядеть, например, так: «Скорая помощь отвозит человека в ту больницу, куда он сам попросит». И тогда сразу понятно, к чему дальше про пятую и седьмую больницу.
Я абсолютно убежден, что редактор все это и так прекрасно знает. Но когда проходишься по статье десятый или пятидесятый раз, то уже легко пропустить такие моменты — ты-то в теме и прекрасно знаешь, о чем злополучный абзац. А академический абзац уже строится на автомате — как до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до музыканта.
Подобные примеры встречаются постоянно. Опытные, даже матерые редакторы позволяют себе сложнейшие обороты, которые читатель никогда не распутает, забивают на подписи под иллюстрациями, потому что ведь и так все понятно, сочиняют сиротские подзаголовки, потому что отлично о них знают и уверены, что учли все их недостатки. А читатель страдает, как и репутация редактора.
Выпускающий редактор все исправит
Хорошо, когда есть кому еще посмотреть текст — со стороны это «заигрывание» легко увидеть и поправить. Но чтобы справиться с ним самому, приходится все время предполагать, что оно все еще где-то в статье — ведь самому редактору его не видно. Для этого нужно время от времени отстраняться от статьи и смотреть на нее свежим взглядом. Все как у музыканта, который возвращается в медленному темпу и вслушивается в каждую ноту.
Но бывает сложно взглянуть свежим взглядом на статью, которую читал уже двадцать раз. Нужен какой-то рычаг, который поможет это сделать, какая-то информация, которую мозг для данной конкретной статьи посчитает новой. Тогда точка зрения немного сдвинется, и «заигрывания» станут более заметными.
Для этого нужен постоянный источник этой информации — и не где-то в книге или учебных материалах курса по копирайтингу, потому что в обычной жизни мы редко к ним возвращаемся. А что-то прямо сейчас, перед глазами. В этом, на мой взгляд, и есть главная польза очевидных советов передовых коллег.
Написала, скажем, Саша Волкова в Телеграме про структуру абзаца — прикинул в голове, что там в текущих статьях, сверился: тут вроде норм, тут тоже, тут можно бы и подпилить, — ага, а тут не по канону. Это может быть проблемой для читателя? Вообще, может, давай-ка дожмем. Выпустил Ильяхов видосик про кривой текст — пробежался мысленно по письму, которое готовишься отправить коллеге. А он вообще поймет, о чем тут речь?
Не всегда советы идеально попадают по проекту редактора. Но даже если они задевают его только краешком ассоциаций — это уже полезно. Кроме того, когда читаешь про одно и то же ннацатый раз, достаточно одного заголовка — содержание вспоминается само.
Со временем такой самоконтроль качества входит в привычку и работает даже без новых советов — просто вспоминаются предыдущие и как сверялся по ним. Можно даже писать свои советы — вдруг они пригодятся кому-то еще.
Но главное, в результате «заигрываний» становится все меньше. А это значит, что можно делать все более сложные штуки — и они не рассыпятся. Полет шмеля уже исполнит целый оркестр.